[Про]зрение - Жозе Сарамаго

Завоем, сказал пес.

«Книга голосов»

Предисловие

В Португалии, на родине Жозе Сарамаго, выхода романа «[Про]зрение» ждали с огромным нетерпением, чтобы не сказать, с жадностью. Ждали не того самого «[Про]зрения», как новой встречи с прозревшими героями «Слепоты» и обещанного автором скандала. Роман непременно вызовет горячую полемику, – заверил Сарамаго. – Если, конечно, наше общество заснуло не слишком крепко. Издательства тоже внесли свою лепту – напустили соблазнительного туману, и вот – книга вышла… и вскоре раздались обескураженные, чтобы не сказать, обиженные голоса критиков. Скандала не произошло. Все, кому не лень, сравнивали «[Про]зрение» со «Слепотой» и пеняли автору на сюжет – мог быть и поживее, на интонацию – чересчур иронична, и даже на выбор аудитории – слишком неактивна и политически неграмотна. И вздыхали – нет, это вам не «Слепота».

А год спустя в стране прошли выборы в парламент. И о книге снова заговорили – теперь с изумлением. Роман стали перечитывать в попытке понять, предвидел Жозе Сарамаго такое развитие событий или же сам подсказал его португальцам? И вдруг увидели: то, что казалось недостатками книги, это, по сути, ее достоинства. «[Про]зрение», конечно, не «Слепота», но неизбежное ее следствие (следствие ведется и в самом романе – как раз в отношении героев «Слепоты»). И некоторая неспешность сюжета компенсируется невероятной, беспощадной ясностью взгляда, как будто весь мир поместился на предметном столе и автор отстраненно и немного насмешливо наблюдает его в микроскоп.

С тех пор не произошло ни единого политического события, которое бы не было полностью или частично описано в «[Про]зрении». И я говорю не о Португалии… Достаточно начать читать книгу, чтобы увидеть – она и про нас тоже.

Александр Богдановский

* * *

Да уж, погодка, совсем не для выборов погодка, посетовал председатель участковой избирательной комиссии номер четырнадцать и, с треском закрыв мокрый зонтик, скинул плащ, мало чем помогший ему, впрочем, на сорока одышливой рысцой одоленных метрах от машины до дверей избирательного участка, куда минуту назад он и вошел, отдуваясь. Надеюсь, я не последний, спросил он секретаря. Нет, успокоил тот, попятившись от натекших луж, не хватает еще вашего зама, но мы пока идем по графику. Когда так льет-поливает, и нос-то на улицу высунуть уже есть подвиг беспримерный, заметил председатель, поспешая в так называемое помещение для голосования. Он поздоровался сначала с членами комиссии, которым предстояло выступить в роли счетчиков, потом – с наблюдателями от партий, а потом – со своими помощниками, причем особо постарался ко всем обратить одинаковые слова и ни в коем случае не допустить, чтобы по выражению лица или по голосу можно было бы составить впечатление о его собственных политических взглядах и идеологических устремлениях. Первоприсутствующий – какой ни на есть, пусть хоть и в избирательной комиссии – обязан во всех ситуациях оставаться совершенно независимым, то есть, иначе выражаясь, соблюдать приличия.

В комнате, обоими своими узкими окнами глядящей в сумрачный внутренний двор, впору было, в соответствии с известным выражением, топор вешать – и не столько от сырой духоты, неизменной даже в солнечные дни, сколько от гнетущей атмосферы тревожного ожидания. Эх, сказал представитель партии центра (ПЦ), по-хорошему бы перенести, конечно, надо было, ведь со вчерашнего дня хлещет без передышки, понятно ведь, такой потоп не только подмоет, да обрушит, да зальет, а и явку избирателей нам снизит. Представитель партии правых (ПП) сперва ограничился было согласным склонением головы, но потом счел, что участие в диалоге следует все же облечь в форму осторожного возражения, и добавил: Не подумайте, будто я склонен к недооценке этой опасности, но однако же полагаю, что дух высокой гражданственности, примеры коей уже не раз подавали наши соотечественники, проявится, будем надеяться, и ныне, ибо они, соотечественники наши, сознают, да-да, сознают со всей непреложностью, сколь велика, сколь судьбоносна роль этих выборов для будущего нашей столицы. Подав свои реплики, представители ПЦ и ПП с видом отчасти скептическим, а отчасти – ироническим, повернулись к наблюдателю от партии левых (ПЛ), явно любопытствуя знать, какого рода суждение способен будет он произвести. Но в этот самый миг, отряхиваясь так, что брызги полетели во все стороны, в зал ворвался заместитель председателя, встреченный более чем сердечно и тепло, поскольку теперь имелся кворум. И нам с вами, стало быть, не доведется узнать точку зрения представителя ПЛ, хотя, памятуя о предшествующих высказываниях, резонно будет предположить, что уж он-то не упустит возможность изречь что-нибудь этакое, проникнутое историческим оптимизмом, то есть нечто вроде: Приверженцев нашей партии подобными пустяками не запугаешь, не таков, знаете ли, народ наш, чтобы носу на улицу не высунуть из-за того, что с небес слетело четыре несчастные капли. На самом-то деле речь не о каплях, тем более – несчастных, а о струях, потоках, реках, водопадах, однако вера – будь благословенна она ныне и присно и вовеки веков – способна не только горы двигать, убирая их с пути тех, кто не остается внакладе от ее могущества, но, как видим, и вывести сих последних сухими из низвергающейся с небес воды.

Итак, все расселись где кому положено, а председатель подписал извещение и приказал секретарю в соответствии с законом прикрепить его на дверях, на что посланный, обнаружив присутствие здравого смысла, заметил, что жизнь объявлению суждена недолгая, самое большее через две минуты растекутся чернила, а через три его сорвет ветер. Повесьте внутри, закон не оговаривает, где оно должно находиться, требуя лишь, чтобы оно было – и было на виду, ответил председатель. Он осведомился у членов комиссии, нет ли возражений, и те заверили, что нет, а представитель ПП предложил во избежание кривотолков особо отметить это в протоколе. Когда, сделав свое мокрое дело, воротился в зал секретарь, председатель спросил у него, каково, мол, на дворе, и тот, пожав плечами, отвечал в том смысле, что, мол, на дворе все так же, то есть исключительно хреново, да это уж не ново. Хоть один избиратель пришел. Ни намека на. Председатель поднялся и пригласил членов комиссии вкупе с наблюдателями обследовать помещение для голосования на предмет присутствия каких-либо элементов, могущих запятнать чистоту политического выбора, который будет свершаться там в течение сего и всего дня. Исполнив эту формальность, члены комиссии вернулись на свои места и изучили списки избирателей, также оказавшиеся свободны от неправильностей, упущений, пробелов и подозрительных подчисток. Затем наступил торжественный момент, когда председатель вскрыл и перевернул урну, чтобы все могли видеть, что она пуста, и в случае необходимости – завтра непреложно засвидетельствовать перед всеми, что в нее под покровом ночи не было преступным образом подброшено сколько-то фальшивых бюллетеней, призванных опорочить свободное и независимое волеизлияние граждан, и что не повторится здесь больше то деяние, которое вошло в историю под звучным наименованием мухлеж и – нельзя, никак нельзя забывать об этом – может быть произведено в зависимости от обстоятельств и ловкости исполнителей как до процедуры, так во время и после нее. Урна была пуста, урна была чиста – незапятнанно – да вот беда, в комнате не было ни одного, ни единого – ну, хоть бы для смеха, хоть бы на развод – избирателя, которому можно было бы предъявить эти самые чистоту и пустоту. Быть может, кто-то идет сейчас, пробивается сквозь ненастье, прыгает через лужи, горбит плечи под хлесткими, как удары бича, струями дождя, прижимает к сердцу документ, удостоверяющий, что он – гражданин, имеющий право избирать и быть избранным, но хляби небесные разверзлись до такой степени, что дойдет он не скоро, если вообще не повернет, фигурально выражаясь, оглобли, предоставив решать судьбу родного города тем, кого черный автомобиль доставит к самым дверям и у самых же дверей по исполнении гражданского долга подберет, примет и удобно устроит на подушках заднего сиденья.